Было это в самом начале 2042 года, то есть четырнадцать лет назад по предыдущему летосчислению. Я состоял тогда в должности корреспондента-кандидата одного из самых популярных на Земле и в освоенной части Вселенной еженедельника «Звезды зовут» и возвращался из своей первой самостоятельной командировки на линию «фронтира», то есть цепочки передовых баз и станций на планетах и астероидах, с которыми имелось более-менее регулярное сообщение.

Вначале я добрался до системы двенадцати сравнительно уже освоенных планет Ригеля, а оттуда можно было вылететь домой на грузо-пассажирском экспрессе, только его отправления нужно было ждать больше двух недель. Меня это не устраивало. Материал для двух-трех очерков я собрал, на мой взгляд, приличный, хотелось как можно скорее сдать его в печать, а кроме того, мне, по молодости лет, представлялось, что жизнь и психологию тружеников Дальнего Космоса нельзя убедительно отразить, не испытав самому всех ее прелестей и тягот. Почему и сумел устроиться в качестве единственного пассажира на разведчик галактического класса «Кондотьер», который шеф-пилот Маркин в одиночку перегонял в марсианские доки на ремонт и модернизацию.

Этот достаточно длительный и сложный рейс с тремя ускорениями и хронокорректировками сулил возможность не только ощутить себя космопроходцем давних времен, но вдобавок спокойно и творчески поработать — воспользовавшись случаем, вытянуть из известного звездоплавателя что-нибудь интересное и достойное публикации, и просто наконец на собственной шкуре прочувствовать, что это такое — не пассажирский комфортабельный перелет, а сопряженный с лишениями и риском поиск в неосвоенном пространстве.

Вначале все так примерно и выходило. Я писал, наслаждаясь тишиной и покоем в тесной, но отдельной каютке штурмана, со всей доступной мне тогда деликатностью выведывал у Маркина живописные детали его работы и личной жизни, что, собственно, было одно и то же, а вдобавок пытался овладеть хотя бы началами хронокосмогации.

Но тут дело намертво уперлось в интеллектуальный барьер. А я ведь должен был уже представлять, что существует довольно обширная область человеческих знаний, постичь которые мне не дано в принципе. Подвела самонадеянность. Кое-что, в популярном изложении, о принципах космических перелетов с помощью хроноквантовых двигателей я знал со студенческих времен и был уверен, что при должном усердии пойму и специальные труды, и практические наставления для судоводителей.

Феномен хронокосмогации относился к тем не слишком редким в человеческой истории случаям, когда открытия, революционно меняющие само направление и суть цивилизации, возникают как бы на пустом месте, с нуля, никак вроде бы не вытекая из предыдущего развития науки и техники.

Законы экспоненциального развития к ним неприменимы. Никакой Жюль Верн или Гайнц Таунсенд не предвидели и не предсказывали изобретения компьютера, аккумуляторов на сверхпроводниках, лазера или авиапушки со скорострельностью шесть тысяч выстрелов в секунду. То же и здесь. Двигатель изобрели практически одномоментно, а через пять лет первые оснащенные им корабли (вначале обыкновенные твердотопливные планетолеты, только с десятикратно усиленной обшивкой, поскольку вес теперь не имел значения) уже достигли звезд, удаленных от Земли на пятьдесят-семьдесят светолет. И параллельно уже строились крейсеры и транспорты, специально предназначенные для достижения границ Галактики, ибо с бесчисленных новооткрытых планет было что возить на Землю.

Но все, что я сумел понять из имевшихся в памяти корабельного компьютера справочников и монографий, так только несколько формул вроде преобразования Лоренца, а также попадавшихся примерно через две страницы на третью русских слов и выражений: «итак», «из чего с очевидностью следует», «нельзя не признать, что» и «можно утверждать…». Остальные сотни страниц занимали цифры и символы, сконструированные из всех известных на Земле алфавитов.

Проникшись сочувствием к моему упорству и бессильному отчаянию, пилот попытался как-то мне помочь, но популяризатор из него был никакой, и в памяти остались только пригодные для осмысленного кивания головой в компании специалистов сведения о том, что при включении хроноквантового двигателя в открытом космосе пространство и время как бы меняются местами — пространство приобретает свойства времени и наоборот. Так называемый световой барьер вследствие этого понятным образом исчезает, тела приобретают волновую природу, получают возможность проникать через материальные и энергетические барьеры. Как радиоволны сквозь стены. Полетное время становится равно нулю и даже вроде бы начинает течь вспять в каких-то теоретически определяемых случаях. Но только именно в пределах конкретного «полета». При специальном подборе компонентов массы корабля, разгонной и путевой скорости, индикаторной мощности двигателя и т. д. можно получать массу вариантов соотношения «пространство — время». То есть перемещаться на бесконечное расстояние за ноль времени (и наоборот тоже?), на ограниченное расстояние за заранее заданное время и много всяких других, недоступных здравомыслящему индивидууму деталей и тонкостей. Поэтому, кстати, перелет транспорта с грузом в миллион тонн на сотню парсеков длится меньше и стоит дешевле, чем трехместного разведчика — на пятьдесят.

— А лучше всего не забивай себе голову, парень, — сказал мне Валентин Петрович, — умеешь писать, ну и пиши себе. Я вот не умею.

С малокомфортным чувством собственной неполноценности, но и облегчения тоже я принял его совет к сведению и руководству. А трех недель полета в качестве волновой частицы хватило для того, чтобы понять, что романтика хороша только в тщательно отмеренных дозах. Мне стало невыносимо скучно. Лишенный подобной эмоции капитан, измученный моими глупо-настырными вопросами, под любыми предлогами скрывался от меня в ходовой рубке, куда таким, как я, вход был строго-настрого запрещен всеми существующими Уставами, Наставлениями и даже Временными инструкциями.

В конце концов я откровенным образом затосковал, причем депрессию углубляло отчетливое ощущение, что дальше будет еще хуже — времени до финиша оставалось гораздо больше, чем пока прошло от старта. И еще один интересный феномен я заметил: вечером, почитав на сон грядущий и выпив кофе, я засыпал более-менее удовлетворенный — слава богу, еще один день прошел, а утром просыпался в тоске — господи, опять начинается бесконечный день.

Потом и бессонница появилась. Часами валяясь на жесткой койке, я с грустью вспоминал свое пребывание в базовом лагере десантников, на 22-й планете системы Серых Звезд, где меня принимали так, как положено принимать гостя с Земли, всего месяц назад ходившего по московским бульварам и лично знакомого с Джоном Рокстоном и даже Мариной Малаховой. Я еще тогда для себя отметил, что человечество, практически случайно прорвавшись к звездам, вполне сохранило эмоции и психологические привычки предыдущей эпохи, и космопроходцы, особенно выпив по паре рюмок, ощущали себя совершенно адекватно и конквистадорами XVI века, и русскими казаками, покоряющими Сибирь XVII, и просто туристами XX века.

Не только доверчивые девушки-ксенобиологи, но и битые парни из Седьмого отряда неизвестно к чему готовых космодесантников слушали меня, раскрыв рты, а на прощание подарили панцирь рубиновой устрицы и первую модель лазерного штурмового карабина, с которыми сюда высаживались «первопоходники», отчаянные парни, не знавшие, что их ждет в чужих мирах.